Его здание горело и отстраивалось заново, становилось временным – и всегда оставалось вневременным и вечно настоящим. Безначальным Большим, чье назначение загадочно, а значение не выяснено окончательно
Все конверты, открытки и почтовые карточки, использованные в статье,
взяты из коллекции автора
Большой театр России – институция без прошло, однако не без истории. Началом его существования приняло считать март 1776 года, когда губернский прокурор князь Петр Васильевич Урусов получил высочайшее соизволение императрицы Екатерины II «содержать… театральные всякого рода представления, а также концерты, воксалы и маскарады».
Когда создавался театр, «воксалом» называлось не строение на железнодорожной станции, а «увеселительный сад или помещение, в котором происходили гуляния с танцами». Железной дороге еще предстояло появиться в России, но опера и танец на самом высоком уровне уже заявили о себе. Это позже паровозы будут доставлять прославленного тенора Большого театра Леонида Собинова с его дамой сердца балериной Верой Карали в труднодоступные места Империи до самой Сибири, но в начале их карьеры – не вокзал, к примеру, губернского Томска, но воксал Большого театра. Не самый старый в России, но старше любого железнодорожного.
В то время театр был скорее камерным, нежели народным. Он был составной частью Императорских театров, и ему еще предстояло стать Главным Театром России – долгое время этот титул удерживала Мариинка – театр, максимально приближенный к Императору. Близость к самой высшей власти и знати – качество, для такого затратного искусства, как опера и балет, определяющее. Отметим это и пойдем дальше.
Говоря об отсутствии прошлого у Большого театра, нужно иметь в виду не нехватку традиций или громких имен в его истории. Просто: наибольший успех и наибольшая слава выпали на долю Большого во время т.н. сталинского ампира – в эпоху реставрации Большого стиля, во время Имперского Социализма, строя суровой реальности, заменившего умозрительные задач мировой социалистической революции на конкретные запросы «отдельно взятой страны». Не зря Сталина называют лучшим менеджером военного времени – военачальники почитались на Руси особенно, аристократия была сплошь армейской, а опера с балетом издавна слыли искусством офицерским. Дворянским по преимуществу и лишь отчасти – интеллигентским. Короче, при Сталине СССР был обречен на балет.
Но почему именно балет? Откуда танец? Вот загадка.
Разгадать которую, однако, просто.
В недавно опубликованной немецкой статье о Большом театре с красноречивым заголовком «Танцуй или умри» (Der Spiegel) приводится цитата не самого глубокого, не самого старейшего, но самого скандального из «прежних» околобалетных деятелей: Вадима Моисеевича Гаевского. Ничтоже сумняшеся он говорит: «Русским свойственно танцевать, как итальянцам петь». Остроумно безмерно, но столь же неверно.
Однако прежде, чем доказать это, обратимся к истории Императорских театров вообще. Сузив угол зрения до интересующего нас сектора.
Всем, как кажется, известно противостояние Большого и Мариинского театров. Какой лучше – предмет баталий, где вместо крови проливается пот танцовщиков и балерин, а также в изобилии слюна спорщиков. Говорят о «старомосковской» и «питерских» школах русского балета, но здесь лучше прислушаться к специалистам. Главный редактор журнала «Балет» – рецензируемого научного издания, входящего в т.н. список ВАК – Валерия Иосифовна Уральская мягка до категоричности: «Есть русская школа балета и питерская и московские манеры».
Короче, первенство одной из них – вопрос геополитический, начинающийся с выбора столицы. Последнее – гипотеза, которая, в качестве таковой, нуждается в доказательстве, и есть надежда, что данная статья станет косвенным подтверждением этой догадки.
Итак, танец.
Нельзя сказать, что русским свойственно танцевать, как утверждает Гаевский. Было время, когда нас именно итальянцы учили балету, а русская опера ценится куда как выше русского классического танца. Его, по совести, совсем немного. Правда, музыкальное качество нашего балета таково, что именно из-за него русскую музыку, вероятно, следует считать самой исполняемой в мире. Да что там! – из-за одного «Лебединого озера», количество исполнений которого немыслимо. Как-то в частной беседе профессор Уральская сказала, что история Принца и Лебедя по количеству представлений настолько превосходит своего ближайшего преследователя, что впору говорить о мировом балете как о «Лебедином озере» и исчезающе малой добавке к нему. Слава Богу, нам нет необходимости проверять статистику – для нашего текста хватит некоторого «мнения», которое, впрочем, разделяет большинство. Пусть даже это большинство заблуждается – такое заблуждение слишком красноречиво, чтобы пренебречь им.
Русская опера прославлена не менее немецкой и итальянской. Михаил Иванович Глинка, Николай Андреевич Римский-Корсаков, Модест Петрович Мусоргский, Александр Порфирьевич Бородин, Петр Ильич Чайковский – это лишь «самый верхний срез годноты», как сказали бы «в этих ваших интернетах». Оперное и симфоническое русское наследие велико во всех смыслах, но можно ли сказать то же самое о балете?
И да, и нет.
Наши балеты писали Пуни, Дриго и Минкус. Вопреки устоявшемуся мнению, именно они создавали «фон» легкомысленного искусства танца. Наши великие написали относительно мало, но!
Чайковский – всего три балета, зато какие!
Глазунов – один, зато «Раймонду»!
Прокофьев – тот написал побольше, но великих три: «Сказ о каменном цветке», «Ромео и Джульетта» и «Золушка».
И все. Объединенная Европа не может выставить против нас здесь ни количество, ни качество.
Почему? Вернемся к тезису Гаевского.
Русскому человеку свойственно не танцевать – действовать. А балет – это и есть действие в чистом виде – радость физического упражнения и мышечного напряжения и наслаждение от завоеваний. Мы, русские, – не нация философов. Мы – воины. Немцы тяжело и глубоко думают, но остаются вечными неудачниками Европы; мы легкомысленны, но наша территория занимает на планете место более высокое, чем наша философия.
Поэтому когда на смену феодальным сеньориям пришло национальное государство, русские – все как один! – захотели стать коллективным господином. И играть в господские «игрушки».
Это не шутка!
После Октября-1917 история нашего балета могла прекратиться приблизительно навсегда. Уже перед февральским переворотом в кругах интеллигенции в моду вошел дунканизм, а после большевицкого захвата власти и вовсе стало казаться, что лишь авангард-авангард-авангард будет теперь на подмостках. Биомеханика, «танцы машин» и прочие гимнастические «пирамиды». Надо сказать, что эстетика «физкультурных парадов» никуда не делась и после того, как Сталин решил ориентировать страну на проверенные временем образцы государственного строительства, но найти ее сейчас нелегко – она слилась с русским – теперь уже истинно русским! – балетом. Парадокс в том, что русским этот вид искусства сделал именно Большой театр, а не первая по рождению и прославленная некогда Мариинка.
Вся история Большого театра – на расстоянии вытянутой руки. Вот – профессор Александр Фирер, он хорошо знал Майю Михайловну Плисецкую, часто помогал ей разбирать корреспонденцию. Вон – книга, подписанная Майей Михайловной, на моей полке. Там – целый коллектив, еще помнящий Марину Тимофеевну Семеновну, здесь – рука, которую пожимал Цискаридзе, в телефоне – номер, по которому можно услышать голос ученицы Екатерины Сергеевны Максимовой. Еще жив академик Ванслов, главный пиар-агент Григоровича, да и сам Юрий Николаевич умирать не собирается. Ходят среди нас те, которые лично пережили славу Большого театра. Найдите как-нибудь в зале профессионального зрителя Романа Абрамова – он вам многих покажет.
Это не прошлое, господа, это все настоящее.
Мариинский театр сохранил в чем-то верность староимперскому стилю, законсервировав его. В качестве мемориала он хорош, автору этих строк бесконечно близка, например, его нарочитая вневременность, но живую культуру создают здесь и сейчас. Поэтому, надо полагать, все самое лучшее из Петрограда-Ленинграда оказывалось в Москве: «быть признанным страной» стало равнозначным «танцевать на сцене Большого театра». От «седой древности» нашей новой истории – Марины Семеновой и Галины Улановой – до «ювенильного моря» актуального «тут» – Светланы Захаровой и Ольги Смирновой.
Большой театр не был снобом, он был и остается организмом, первенство свойственно которому как атрибут. Отними эту жажду быть лучшим – ничего не останется. Захват, культурная экспансия – это Москва. Питер – это так, посмотреть пришли: в окошко выглянули – как там Европа? – и снова домой. Балет Санкт-Петербурга хорошо подходил к последним дням Романовской империи, уже тронутой увяданием, переживающей свою осень. Воспоминания не кого-то, а самой главной русской придворной балерины Матильды Кшесинской безжалостно свидетельствуют: обречены. Убедительности добавляет наивность, с которой Матильда Феликсовна проговаривает то, что следовало скрыть. На всем ее мемуарном труде лежит печать усталости – той же, какой страдала вся Империя.
Театр умер – да здравствует театр!
Москва встречает будущее физкультурными парадами, в молодой республике происходят процессы, свойственные всему миру – теперь уже истинной Европой становится старая столица, а Питер – этнической резервацией. История Большого театра – это История СССР, если очистить ее от мелкого: это история русского созидающего духа, вновь почувствовавшего себя европейским.
Наш главный хореограф, Юрий Григорович, скорее, циркач, нежели придворный кавалер, но скажите, кем ему быть, когда монархом выступает сам народ? Ведь балет изначально был не только лишь господским танцем, но, в том числе, и бергамаской, исполненной вдобавок жонглерами и канатоходцами.
Народ хотел завоеваний внутренних и внешних, а это желание господское, аристократическое. Юным мускулам возрожденной империи соответствовал балет, синонимом русскому балету стал Большой театр.
Балет СССР был равен армии. Генштаб его, естественно, находился в столице. Балет сегодняшней России по-прежнему войско, он до сих пор не потерял столичную прописку. Близость к верховной власти применительно к балетному театру важна невероятно. Наполеон как-то сказал, что народ, не желающий кормить свою армию, будет кормить чужую. Мы, русские, принявшие балет от французов, вполне можем прислушаться к ним и здесь. Коль скоро наш балет – отражение нашего воинского духа, то здоровье его «гвардии» имеет первостепенную важность.
Нет, что ни говорите, Большой театр – это не просто «еще одна площадка» необъятной России, это – центр русской нервной системы. Он был и Императорским, и, как бы сейчас сказали, муниципальным; он был второстепенным и живущим питерской подпиткой; он был некогда вторым, но, став столичным, примерил на себя первенство, утвердился в своей состоятельности – и никому не отдает живое выражение народного духа.
А казалось бы: всего лишь танцы, всего лишь песни, всего лишь здание на Театральной площади, 1…
█
ПРИМЕЧАНИЯ. Я ни в коей мере не отношу себя к знатокам истории Большого театра, сказать о котором после книжки Т. Кузнецовой «Хроники Большого балета» и вообще особенно нечего, поэтому данная статья никогда не появилась бы у меня на сайте. Она даже не была бы написана, когда б не заказ журнала «Свой», в котором за этот текст я был заклеймен бездарным автором, а сам текст претерпел такие изменения, что я решил опубликовать оригинал. Пусть уж потомки судят обо мне не по пересказу, а по прямой речи.