Балетный театр Константина Уральского
Спектакль К. Уральского «Пиаф. Я не жалею ни о чем»,
Астраханский государственный театр оперы и балета
Глава I. Почему Уральский?
На этот вопрос ответить просто: «Он близок мне эстетически», однако такой ответ не несет в себе никакой информации. Ни о хореографе, ни обо мне, зрителе. Поэтому ответ должен быть по необходимости более обширным. Зачем? Ясно же: моя задача – показать худрука Астраханского балета таким, каким вижу его я, таким, каким он, по моему мнению, необходим балету.
Приступим?
К творчеству Константина Уральского я обращаюсь не в первый раз. Точнее, вторично как критик, но уже не вспомнить который раз как зритель – в этом отношении у меня пробелов практически нет: то, что я не видел вживую (американскую часть биографии Константина Семеновича, например), я имел удовольствие посмотреть в записи. Те спектакли, которые переносились хореографом с места на место, обновляясь порой весьма существенно, мне знакомы по «бета-версиям». Следовательно: хотя я не являюсь специальным исследователем творчества балетмейстера, назвать себя немалым знатоком его театра могу вполне. Я был у него, когда он возглавлял балет Челябинского оперного театра, я ездил совсем недавно к нему вновь – теперь в Астрахань. Собственно, об Астрахани и речь.
Летом мне позвонил Константин Семенович, он приглашал на премьеру своего нового балета «Пиаф. Я не жалею ни о чем», однако в тот момент я не смог откликнуться – школяры и расписание не дали свободы. По-иному вышло теперь – и вечером 10 октября 2015 года какой-то из «Боингов» доставил меня в Астрахань.
Отказать я мог, но очень уж не хотел. Как я сказал, мне близка эстетика Уральского. Мне глубоко импонирует его балет: безыдейный, бездуховный, бездейственный. Впрочем, мне, кажется, нужно пояснить каждое из определений, имея в виду, что перед нами «актуальный новояз».
Когда в искусстве остается ровно одна идея: идея мученичества творца в окружении враждебного социума (см. «анчоусы», «колорады», «вата»), то мне такая идейность не кажется хоть сколько-нибудь интересной. Это ясно: не понимаем-то мы, люди обыденные, все больше людей ярких, неординарных, которые пришли в мир исполнить «данко-стайл-дэнс» со своим сердцем. А от них требуют, чтобы из этого сердца – суп с требухой. Заскучаешь. И дело здесь не в пресловутом позитиве, а в обыкновенной брезгливости: и драма, и трагедия должны быть красивыми, чтобы остаться в веках. Комедию можно писать любым материалом – высокие стили этого не любят. Поэтому когда академик Ванслов защищает право хореографа отражать уродливость жизни уродливыми движениями, мне хочется экзекуций, дабы не повадно было.
Слава Богу, эта «главная идея» современного балета в творчестве Уральского отсутствует начисто! У него не «живут в танце» (ибо в этом случае да, танец может быть отвратительным) – у него «танцуют в жизни». И на сцене у Уральского тоже все танцуют исключительно уместно.
Не по «идее», а когда нужно.
Категория «духовности» в современном балете тесно смыкается к рассмотренной выше категорией «идейности». С небольшим дополнением: под «духовностью» понимается борьба за «все самое светлое и чистое». А что самое светлое и чистое в современном искусстве? Правильно, душа творца, непонятая и неприкаянная. Отсюда: снова см. «идейность». Для особо пытливых посоветую еще энциклопедическую статью «Банальность». А для исключительно «духовных» предложу словарь иностранных слов и термин «Трюизм».
Но что это все о духовности, душе и идеях? Поговорим о ногах.
Со времен Новерра вошел в моду так называемый действенный танец. И это очень плохо: он заменил собой высокую абстракцию символического высказывания незамысловатым нарративом. Нарратив же, чувствуя свою глубокую ущербность по отношению к стилю прямого действия церемониальных форм, стал грешить «пересказами с переподвыпертом», т.е. усложненностью на пустом месте. Критика, впрочем, долго осмысляла данный феномен, но наконец породила Великую Формулу О Содержательном Танце, согласно которой, в ХХ веке в СССР появился ожидаемый и чаемый мессия – содержательный танец, который, в отличие от бессодержательного, содержит в себе содержание.
И?
Успокойтесь – в балетах Уральского вы не найдете ничего натужного, он умудряется средствами бессодержательного танца донести до зрителя историю без какого-либо искажения сигнала по пути от сцены к залу.
Театр прямого бездействия – вот как можно назвать театр Уральского в первом приближении, и только рискните подумать, что это упрек. Нет, сограждане, это комплимент, а почему так, об этом повествуется во второй главе моего труда.
Глава II. Преодоление Григоровича
Сам Константин Семенович называет своим учителем Григоровича, и, надо думать, так оно и есть. Смею заметить, впрочем, что ученик не есть эпигон. Хороший ученик в чем-то должен преодолеть учителя. Не превзойти – я не мыслю столь линейно! – именно преодолеть. Включить его опыт в свою картину мира, в свою, простите мне невольный каламбур, биографическую карту, и двинуться дальше. Не выше. Иначе. Ученик может отказаться даже от ценного наследия, но это должен быть зрячий отказ. Осмысленный.
Уральский, как и Григорович, умеет рассказать историю, не превращая сценическое действие в пантомиму, в драмбалет. Правда, на этом сходство между хореографами заканчивается. Григорович – мастер поэтических обобщений, Уральский – виртуоз повествовательных форм. Не замечают этого по той же причине, по которой не принято сравнивать поэзию и прозу. Да, у Григоровича почти всегда мы имеем «лирическое событие», связанное не с историей, но с «настроением» и переживанием зрителя, у Уральского – событие «повествовательное», если можно так выразиться, не призывая на помощь специальную литературу.
Даже когда Уральский обращается к своим фантазиям, он все равно остается рассказчиком по преимуществу.
Так вышло, что я смотрел в Астрахани два балета, созданные не для одного вечера, но удачно друг друга дополнившие: ‘Carmina Burana’ и упомянутая «Пиаф». Весь вечер на сцене был оркестр и певцы, декорации и танцоры.
‘Carmina Burana’ в изложении Уральского была фантазией на тему Высокого Средневековья, причем, немецкого, а вовсе не «фантазией на тему данных песен вообще». Решение сценического пространства только человеку, не чувствительному к стилю, могло показаться бедным и незамысловатым. Хореограф поместил артистов в едва намеченную залу средневекового замка. Германия, грубость, веселье, аристократизм. Собаки и те не жмутся по углам – норовят кость со стола схватить, а уж от артистов что ожидать? Жонглеры, гистрионы, йокулаторы – как их еще называли? Эту циничную поросль средневекового эстетизма, прямого, как копье? Эту странствующую ватагу, которая сделала европейский театр именно европейским, преодолевшим античность?
Как ни назови – увидишь на сцене у Уральского.
Спектакль получился удачным. Незамысловатость – она ведь тоже от аристократической прямоты. Многие, грешным делом, забыли о том, что балет – он вовсе не интеллигентское искусство. Он родился задолго до того, как ученость оторвалась от пьянства и прочих веселых безобразий, а утонченность превратилась в маску на лице убийцы.
Хореограф вольно или невольно отсылает и ко времени действия песен, и ко времени создания музыки. Карл Орф написал кантату в 1937 году. Через два года после «Триумфа воли», если что, и в той же стране, в тех же условиях, по тому же, если можно так выразиться, зову сердца, в которых и согласно которым действовала Лени Рифеншталь. Конечно, двигайся астраханский кордебалет более слаженно, комического эффекта было бы больше, параллелей с «Триумфом воли» тоже. Оркестр более чем достойно исполнил музыку, певцы пели так, будто они тут главные – и это было весело и дерзко.
Рассказ был подан через физическое «действие ни о чем», но рассказ состоялся!
Совсем по-иному развивалась драма шансоньетки не очень тяжелого поведения Эдит Пиаф. Уральский не опустился до морализаторства, он спокойно изложил песню неприкаянной души, но! Сценическая драма была драмой рассказчика – в жизни Пиаф Константин Семенович не стал отыскивать мрачные фрагменты, не стал смаковать ее падения, убрал ее слезы, которые, конечно, были. Как не быть?
Спектакль начинает сам хореограф – рассказчик. Кто он? Зритель, молодость которого прошла рядом с певицей, зритель, переживший артистку, и переживавший некогда ее судьбу как драму? Гадать не стану, но ясно одно: это его, а не ее биография – драма, это его биография разорвана в клочья, в ней нет полноты без Пиаф, тогда как сама Эдит уже в истории. Это никаким «действенным танцем» не выразишь, но и к «лирическим событиям» такое переживание факта тоже не отнесешь – слишком конкретен рассказ.
Автору балета вновь удалось создать атмосферу, но теперь – ревущих тридцатых, буквально «из ничего». Снова певцы, снова оркестр, но уже – Голливудский фильм, уже – синематограф довоенной Европы. Танцпол, кабаре, порочная атмосфера мюзик-холла. Несколько удачных штрихов сценографии – и ар деко в «Пиаф» намного больше, чем в красочном балете Эйфмана ‘Up & Down’ (Фицджеральд, «Ночь нежна»). Удачная исполнительница Пиаф – Наталья Коробейникова, удачная музыка – сама Пиаф, когда в записи, когда в кавер-версии – что еще нужно для удовольствия? Вечер состоялся. И премьера у меня тоже: в этот день случился дебют Натальи Коробейниковой, и она произвела на меня крайне приятное впечатление. Никакого надрыва, т.е. духовности в нынешней терминологии, только красота и четкость линий.
Балетам Уральского всегда присущ некий красноречивый аскетизм. Поэтому говорить о хореографе, как об ученике Григоровича, отважится не каждый. Еще бы! – у Григоровича намеки в рассказе и нагромождение трюков в изложении, у Уральского – сплошное преодоление того и другого: ясность мысли и простота движений.
А вот почему движенческий аскетизм кажется мне крайне ценным, я расскажу в третьей главе – самой короткой – своего трактата.
Глава III. Душа танца
«Просто» в переводе с русского на русский означает «прямо». Т.е. уничижительным упрек в «простоте» быть никак не может. В конце концов, бездумно просты движения в самой красивой картине мирового балета – в «Тенях» из «Баядерки», самое гипнотизирующее в мире зрелище – выступление ансамбля «Березка» – тоже основано на повторяющихся простых движениях. Красота незамысловата, ее не нужно оправдывать, в отличие от уродства. Красота не нуждается в украшательстве и оправдании – она сама украшение и оправдание.
Когда Константину Уральскому достался приз журнала «Балет», то его «Душу танца» приняли не все. Только не я. Кому еще должен достаться приз, возвращающий танцу подлинность? Варнаве что ли? Так у этого «Золотая маска» и духовность. А у Константина Семеновича – как было сказано.
Уральский ныне один из немногих, кто намеренно уходит от навязчивого диктата «современного танца». Он не боится вернуть балету смысл развлечения. Он развлекал нас рассказом в «Гойе», он развлекал юношескими воспоминаниями о прочитанных книгах в «Вальсе белых орхидей», он развлекал брутальностью «Ромео и Джульетты». Сейчас он снова развлекает и берет для этого изрядно подзабытую форму: оперу-балет. Думаю, живи сегодня Люлли и Рамо, они бы создавали как раз подобные произведения: с певцами, дрессировщиками и машинерией. Старые мастера хорошо чувствовали то, что можно определить именно как «душа танца» в ее прикосновении к балету – этому не слишком утонченному искусству, ставшему лишь по невероятному оскудению инстинктов публики «искусством для избранных».
Врете, канальи! – балет был, есть и будет искусством для масс, т.е. по-настоящему элитарным искусством, поэтому я всегда был, есть и буду на стороне театра Уральского – театра простых радостей и невинных развлечений. Тем более что такой «архаичный» взгляд на балет куда как более верен для конкретного «здесь и сейчас», нежели взгляд на танец, как на результат электросудорожной социотерапии: уже развлекают третий мир частные армии, где-то в первом мире, возможно, ведет борьбу с современностью и частный балет. Значит?
Добро пожаловать в Новое Средневековье, которое ощущают и приветствуют пока лишь избранные. На театре – в особенности.
Все фотографии предоставлены пресс-службой театра
☺♫
ПРИМЕЧАНИЯ. Текст впервые появился здесь: http://zavtra.ru/content/view/kokotki-i-gistrionyi/ Воспроизводится по авторскому черновику с оригинальным названием.