Наконец-то «Новая опера» сделала концертное исполнение сочинения Рихарда Штрауса полноценной сценической работой, но вот выиграла ли от этого – вопрос
Наталья Креслина (Саломея) и Маргарита Некрасова (Иродиада)
Сам я стараюсь не пропускать «Саломею» в «Новой опере», а иди она где еще в пределах разумной доступности, то и там не пренебрегал бы – очень уж мне нравится это произведение. Поэтому моя история Рихарда Штрауса в «Новой» насчитывает некоторое количество лет. Сначала, когда «Саломея» шла в «совсем концертном» исполнении, т.е. с оркестром на сцене и выдвинутыми на авансцену фигурами исполнителей, я ходил в «Новую» каждый раз, когда давали этот маленький шедевр Рихарда Штрауса. Затем, когда исполнение по-прежнему называли «концертным», но оркестр уступил сцену уже не певцам, но артистам, а декорация обозначилась некоей движущейся проекцией цветовых и световых пятен на заднике, я не перестал приходить на представление регулярно – и мне все нравилось. Теперь я дождался полноценного сценического варианта: с режиссером, художником, декорациями, костюмами, а главное – с концепцией! – и снова пошел.
Скажу сразу, без концепции можно было обойтись. Это не означает, что постановка плоха. Она обыкновенна, а если убрать пару-другую глупостей, о которых я могу сказать в свое время, а могу и забыть, то и совсем придраться было бы не к чему. Правда, и восхититься особенно оказалось нечем. И дело здесь даже не в режиссуре. Хотя начну я с нее.
Колористически спектакль решен вполне удовлетворительно: желтое с черным, что можно расценивать как солнце, приходящее на смену тьме, можно по-иному, но на что-то правильное этот испепеляюще-желтый настраивает определенно. Странная конструкция, уходящая в потолок вполне может быть прочитана как лестница, сплетенная из терния и исходящая прямо из подземелья Иоанна Крестителя в небо. Не хуже других символ, что бы ни имел в виду режиссер. В чем-то даже удивительно мощный и вполне новозаветный символ. Короче, начало спектакля было за театром.
Вопросы начались со спора иудеев. Ничего страшного, но зачем там два карикатурных персонажа в терновых венцах? Если слава Тимофея Кулябина спать не дает, то напрасно: зелен виноград. Ну, человек со вкусом поморщится, а зритель без вкуса так и не заметит вовсе этой фиги под столом. Воспитанный человек и вовсе предпочтет не увидеть, как вынужденно не замечаем мы опрокинутый за обедом соус или еще больший конфуз, что может случиться с каждым – и еще менее мы склонны смеяться над инвалидностью, к коей умственная еще как относится!
В общем, терновый венец – священный символ для европейской культуры и использовать его нужно в строго определенном смысле. Если художник не понимает этого, то он недееспособен, а если понимает, но пользуется, то – точно! – славе режиссера Кулябина завидует.
Хорошо, что это самая большая претензия к режиссуре. Ибо вторая специфична настолько, что выглядит скорее смешной, нежели страшной или же просто неприличной.
Речь идет о «Танце семи покрывал».
Наталья Креслина (Саломея) и Андрей Попов (Ирод)
Самая большая интрига любой постановки «Саломеи» заключается в этом самом стриптизе, который исполняет юная принцесса перед тетрархом Иудеи Иродом Антипой. Дальше всех пошли в Метрополитен – на ю-тьюбе можно посмотреть, как Мария Юинг во время исполнения не оставляет на себе ничего. Скромнее всех оказался Дэвид МакВикар в Ковент-Гарден – у него стриптиз лишь обозначен намеками, как, впрочем, и обозначен он в Новом завете.
В «Новой опере» к решению задачи «пип-шоу» подошли затейливо. Произволом повеяло, когда Ирод вытащил брючный ремень, но дальше – больше: нас властно вовлекают в пиршество гурманов! Сначала тетрарх связывает Саломею, потом снимает узлы и хлещет девочку ремнем. Граф Донасьен Альфонс Франсуа де Сад радуется, но нам-то зачем следовать эротическим фантазиям авторов спектакля? Свои есть.
В этот момент интерес к «картинке», и так невеликий, пропадает вовсе, и начинаешь понимать, что есть другие, гораздо более серьезные вопросы.
Во-первых, хорошо, конечно, кивнуть в сторону Оскара Уайльда и Альфреда Брюса Дугласа, третьего сына 9-го маркиза Куинсберри, но разве мы и без авторов спектакля не знаем ничего о жизни узника Редингской тюрьмы? Хотя визуальная отсылка к рафинированному дендизму хороша. Не вполне уместна, но здесь возможны споры.
Во-вторых, неплохо понимать, что «Саломея» Уайльда – пусть и вывернутое наизнанку, но библейское произведение. Сам поэт имел религиозное отношение к любви, и слова его – парафразы текстов Библии. Действительно, в Новом завете нет пьесы о Саломее и Иродиаде, Ироде и Иоанне Крестителе. Нет даже имени Саломеи. Пьесу писал Уайльд, но все речи Саломеи – обращенный к мужчине «женский вариант» Песни песней. Поправьте, если я неправ. Специально не раскрываю Книгу книг, как шел без Нее на спектакль.
Здесь главная слепота режиссера: мистическую страсть, религиозное чувство она – молодая девушка Екатерина Одегова – заменила бытовой мелодрамой.
Отсюда – совокупление вместо созерцания, истерика вместо священного безумия. Нет, Оскар Уайльд любовь рассматривал не как способ насытить похоть, а как свою лестницу в небо, как свой терновый венец, и прав ли он был – не нам судить. Мы должны внимательно читать Уайльда и понимать, что он очень последователен и… религиозен.
Наталья Креслина (Саломея) и Георгий Фараджев (Нарработ)
Рихард Штраус написал музыку об этом луче солнца в кромешной тьме, о том, что этот луч испепеляет, если не соблюдать технику безопасности. И о том, что таковую технику не соблюдает никто. Рихард Штраус не оправдывал Уайльда, не опровергал его – он раскрывал поэта и его личную трагедию. Без осуждения, но и без апологетики.
Так почему теперь «Саломею» трактуют однобоко?
Как? Кровь-любовь и стрррасть!
Маловато будет, если честно.
Да и страсть, по большому счету, на сцене «Новой оперы» не кипела, поскольку вся она – в музыке, а к ее исполнению есть вопросы.
Первый состав вывел на сцену Наталью Креслину, певицу опытную, с высокой культурой вокала. Отрадно, что и пластически она оказалась более чем состоятельна: до некоторого момента я сидел, приговаривая про себя: «Ах, как же мне все это нравится!» Эротические сцены Креслина провела блестящее и тонко, а они были куда как небезопасны: одна имитация полового акта с мертвым телом Нарработа способна вызвать оторопь зала, но Креслина справилась с этим, да справилась так, что стало ясно: ее Саломее это было необходимо, в этом – она вся. Смертельную линию можно было продолжить, и она сулила немалые перспективы оперы в стиле «нуар», но в момент диалога Иоанна с Саломеей что-то произошло и спектакль для меня стал разваливаться на части. В оркестровой яме грохотал оркестром Ян Латам-Кениг, а на сцене его безуспешно пытались перекричать певцы.
Вышел несколько разочарованным.
Следующее представление вышло более гармоничным. Молодая певица Таисия Ермолаева была попроще Креслиной, но оркестр был к ней более благосклонен. У девушки большой, как мне показалось, голос, учиться владеть им ей еще придется, но потенциал имеется. Финальную сцену она провела убедительно.
Таисия Ермолаева (Саломея), Андрей Попов (Ирод), Маргарита Некрасова (Иродиада)
Словом, не режиссура и не качество пения меня не устроили, хотя претензии имею и к тому, и к другому. Меня удивил оркестр.
Надо сказать, что для меня Ян Латам-Кениг – слишком громкий исполнитель. А поскольку играет он – так уж у меня выходит! – то Вагнера, то Бриттена, то Штрауса, я не всегда ухожу с его концертов или опер без потерь. Особенно это коснулось Рихарда Штрауса, музыка которого сама по себе достаточно плотна и напряженна для того, чтобы форсировать ее. К тому же, мелодика Штрауса хотя и сложна, вовсе не бессмысленна. Она есть, переплетенная в сложный узор, в котором важен не столько цвет, сколько линия, и в этом отношении опера Штрауса поинтереснее даже графики Обри Бердслея. При исполнении важно все сделать вовремя: вовремя разбросать и вовремя собрать музыкальные камни. Тогда возникнет красота и гармония, иначе – камнепад и обвал, жертвы и разрушения. На мое нетребовательное ухо, красота возникала не всегда: были моменты отчаяния от душераздирающе громкой манифестации дирижерского ego. Без обвинений: кому-то может нравиться громкость, но кому-то одного – признаю, необходимого донельзя в данной опере! – скрежетания не то ржавых колес машины судьбы, не то несмазанных петель в дверях нового мира не хватает.
В музыке «Саломеи» есть солнце, там есть луч, который пробивается сквозь мрак безумия. В оркестре у Латам-Кенига есть электрическая дуга сварки. По-своему это сильно, но я оказался к этому не готов – я тоже в плену своих эстетических клише.
И все же.
Второй спектакль был лучше первого. Главным образом, по оркестровому звучанию и слаженности. Поэтому я пойду на «Саломею» еще, как ходил на концертное исполнение, и надеюсь, смогу убедиться в том, что новое звучание оперы может приблизиться к моему идеалу. Режиссура, конечно, не изменится, но нам ежедневно приходится сталкиваться с таким количеством глупостей, что еще одна будет статистически незначима. Да и, повторяю, криминала никакого в постановке нет. Более того, она имеет эстетические достоинства, к коим легко отнести работу художника: Этель Иошпа сделала все, что было в ее силах, чтобы не уронить спектакль в откровенный китч, к чему он, безусловно, изначально тяготел. И если музыкальная часть потенциально исправляется, то визуальный ряд задается, поэтому художница заслужила благодарность: принцип «не навреди» соблюла, не стала холить и лелеять самость, ну, по крайней мере, сделала это без чрезмерностей.
Таисия Ермолаева (Саломея) и Андрей Попов (Ирод)
Хотя, конечно, парочка Нарработ – Паж визуально выбивалась из образного ряда спектакля и невыносимо символизировала. Оскорбительно даже символизировала, указывая на очевидность. Лет пять-семь назад мне это было бы еще интересно в контексте общей концепции спектакля, но сейчас я прихожу в оперу не смотреть и раздумывать, а слушать и испытывать эмоции. Ну, стараюсь слушать и испытывать, если быть точным, хотя, врать не стану, не всегда удается удержаться на высоте.
Опыт двух спектаклей показал, что по-прежнему в «Саломее» на сцене «Новой оперы» раскрывается тот, кто следует дресс-коду концертной версии. Здесь black tie Ирода Антипы в исполнении Андрея Попова оказался идеален: дендизм его скромного фрака превосходил и вычурность костюма Нарработа, и белый цветок в петлице Пажа, поскольку был ненавязчив, небрежен, естествен. Вообще, неяркое обаяние английского джентльмена опасно: оно с виду безобидно, но имеет способность проявлять оказавшуюся рядом глупость. Разумею эстетическую, поскольку иную за глупость не держу, а политкорректно называю альтернативной одаренностью. Пел Попов достойно, сыграл свою роль мастерски: он был ближе всех к идеалу, который я «выслушал» у Штрауса.
Самых добрых слов заслуживает Маргарита Некрасова – Иродиада. Вот она – совершенно в образе обличений Иоанна Крестителя, это про нее риторика Нового завета, и снова нам дают слова значительные, памятные более всего из последней книги Библии – Откровения Иоанна Богослова.
Испепеляющая страсть от Песни песней до Апокалипсиса – это точно не про истерики пубертатного периода.
Все ли удалось театру?
Нет, но многое. Что-то неисправимо, но что-то, надеюсь, будет улучшаться и это «что-то» относится к главному: к музыке, к прочтению Рихардом Штраусом пьесы Оскара Уайльда «Саломея». Поэтому и вернусь я в «Новую» еще не раз – и не только ради свежих премьер.
Таисия Ермолаева (Саломея)
♫†
ПРИМЕЧАНИЯ. Первую бубликацию текста см. здесь: http://zavtra.ru/content/view/salomeya-3/