Чеховский фестиваль и балеты Начо Дуато
Сцена из балета Начо Дуато «Многогранность. Формы тишины и пустоты»,
о котором я не пишу, ибо этот шедевр известен давно и к Чехову отношения не имеет.
© Светлана Постоенко, фото
Кто из русских знает Испанию? Точно не тот, кто несколько раз посетил Пиренейский полуостров с целью полюбоваться творениями Гауди и прожариться под палящим солнцем. Он много расскажет о ярких красках и бесконечной фиесте. И ничего о том, что всё это внешне радостное «…происходит на фоне так мало знакомой туристам «чёрной Испании» с тусклой, как дождь, глиной, закрытыми лицами и, конечно же, смертью» (Армин Мёллер). Об этом могли поведать советские ветераны так и не закончившейся гражданской, об этом можно было бы поговорить с русскими, воевавшими на другой стороне.
Кто из русских знает Россию? Точно не тот, кто «вырабатывает смыслы» и думает об «обустройстве». Пусть он живёт здесь, но если не чувствует напряжения с трудом сдерживаемого тёмного хаоса, он – турист. Существующий вне русской жизни и вне русской смерти.
Кто из испанцев способен понять Россию? Только тот, кто ощущает общность народов, стоически переживающих бессмысленность бытия.
Начо Дуато в зрительном зале Большого театра после генерального прогона «Многранности».
«Бесконечный сад» Начо Дуато построил как визуальную рефлексию всему творчеству Чехова. Средиземноморское происхождение хореографа неожиданно позволило ему увидеть то, что ускользает от нас. В Чехове Начо Дуато разглядел человека античности: глубокого пессимиста, но спокойного и стойкого воина, с улыбкой продолжающего изначально проигранное сражение – жизнь. Чехов «Бесконечного сада» вдруг открылся нам не интеллигентом стереотипов и анекдотов, но рыцарем благороднейшей бессмыслицы – Дон Кихотом русской культуры.
Сдержанность бесконечного хореографического рисунка, аскетизм музыкального сопровождения, преимущественно чёрно-белая гамма сценографии – всё было подчинено одному: раскрытию образности русского космоса, заданного Чеховым. Оригинальная музыка Серхио Кабальеро перемежалась вставками и фрагментами из Педро Алькальде, Альфреда Шнитке и П.И. Чайковского, но не эти звуки были настоящей партитурой спектакля. Истинным мелосом балетного действа стала фонетика чеховских строк. Перечисляемых названий, почти случайных цитат. В этом не стоило искать «намёк», это не нужно было «услышать». Это предполагало бесконечный процесс: слушать.
Начо Дуато подошёл к Чехову предельно серьёзно. И у него получился русский спектакль. Хореограф увидел в себе, испанце, отражение русского человека. Дуато воевал так, как воевали от века русские, как воевали в гражданскую испанцы. Ортега-и-Гассет отмечал, что культура Испании – народна, что коррида вытеснила благородный танец (если вольно интерпретировать слова философа). Но ведь только о народности можно говорить и в нашем случае!
Наши войны бесконечны и тотально истребительны потому, что ведут их крестьяне. Без аффектации и демонизации врага. Просто: нива должна быть сжата полностью. Ни один колосок не должен остаться на поле.
Не окончились наши гражданские. Живы по-прежнему и безумная Пассионария (Долорес Ибаррури), и Баамонде Франсиско. Испанские левые до сих пор помнят, кто и какое место занимал в администрации последнего. То, что у нас, и вербализации не требует.
Чехов потому удался Дуато, что он мыслит теми же категориями, что и мы: категориями войны. Спрятанной, но от этого не менее актуальной. Сдерживаемой, но от этого не менее кровавой. Вспыхивающей иногда невероятным праздником смерти, но тлеющей всегда глубинным оправданием жизни.
Совершенство этого двуединства, средиземноморского, дионисийского по своей природе, Дуато предложил через танец. Хореограф менее всего апеллирует к интеллекту. Его посыл обращён сразу к сердцу. Чёткие и совершенные линии движущихся фигур рассказывают историю о том, как сдерживается хаос, стремящийся вырваться в любой момент. Рассказывают, насколько это благородно: насилие над собой. Насколько это бессмысленно и в своей бессмысленности прекрасно.
Этот балет не для всех. Божественные совершенства хореографии способны рассказать о божествах только тому, кто хоть раз почувствовал мистический ужас от окружающей нас бездны. Почувствовал, но не сдался, не сник. Продолжил жизнь. Не благодаря и не вопреки, а просто…
Ибо жизнь – не свойство, но атрибут. Как, впрочем, и смерть не свойство.
Вряд ли Чехов был весёлым человеком в общепринятом смысле. Он улыбался там, где его потомки плачут. У русского писателя было достаточно сил для того, чтобы принять жизнь полностью. Вместе с дурной бесконечностью её парадоксов, вместе с неминуемой смертью. Безысходность бытия Чехов сделал фактом искусства, но основным положением своей эстетики оставил радость бесстрашия заглянувшего за край.
Это роднит Чехова с античностью. Это роднит с Чеховым Начо Дуато.
Жизнь как феномен бесконечна, как частный факт – бессмысленна. Чеховский «сад» продаётся всегда. История завершается ничем. Ничем завершается и данная статья, ибо и она имеет смысла не более, чем Вселенная…
А вот что имеет значение, так это война. Внимание: Начо Дуато продолжает осваивать русское наследство. С недавних пор он – главный балетмейстер Михайловского театра. Своё наступление продолжаем и мы, в плен, как и раньше, попадают лучшие.
Вслед русскому Мариусу Петипа история раскрывает объятия русскому Начо Дуато.
Это снова «Многранность».
Немного обидно, что статью про «Бесконечный сад», сделанный специально для Чеховского фестиваля,
приходится иллюстрировать сценами из другого произведения, но тут ничего не поделаешь:
пресс-показ «Сада» мы прошляпили, а я стараюсь пользоваться услугами только лучшего фотографа из проверенных
© Фотографии вновь делала Светлана ПОСТОЕНКО
☼♫
ПРИМЕЧАНИЕ. Статья вышла в «Литературке», вот здесь: Испанская война за русское наследство. Именно в том виде, в каком вы ее видите. Как обычно, на уютненьком я добавил немного фотографий (в ЛГ стандарт: одна фотка на одну статью), ибо люблю книжки с картинками. Как Алиса, которая не признавала книжек, в которых нет «ни картинок, ни разговоров».