Из истории учтивости

«Хованщина» сегодня – больше, чем опера. Кажется, именно это имел в виду Александр Титель, предлагая опус Мусоргского зрителям на сцене музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко в феврале-2015

Марфа – Ксения Дудникова,
Иван Хованский – Дмитрий Ульянов
© Олег Черноус, фото

Есть не так уж много опер, посвященных русской истории в том варианте, каковой создавала ее наша дворянская культура. Зато если выстроить все в один ряд, то получится удивительно цельная картина, посвященная формированию народного русского тела. Оперы эти суть: «Князь Игорь», «Царская невеста», «Борис Годунов», «Жизнь за Царя» и «Хованщина». От времен, прямо скажем, мифологических, до первого периода достоверно писанной русской истории.

Все вместили эти оперы: отнесенное «во время оно» зарождение русской нации, опричную смену элит, смуту и начало династии Романовых, вступление в Просвещение. Короче, если решить спектакли в едином эстетическом ключе, то их можно показывать в течение пяти вечеров на сцене, как пятисерийный фильм. Хроникально-документальный, несмотря на всю его любой степени возможную художественность.

Среди этих опер три – аристократические эпосы, которые можно поставить в один ряд с «Неистовым Роландом» Ариосто или «Парцифалем» Вольфрама фон Эшенбаха, где Рыцари Грааля названы тамплиерами. Еще две – народные музыкальные драмы, причем одна именно так и названа в подзаголовке («Борис Годунов»), а вторая без специального обозначения всецело посвящена мистическому единству национального организма («Жизнь за Царя»), причем героем в ней выступает мужик, крестьянин, т.е. христианин – сам народ русский.

Не надо думать, что русская история в добольшевицкую эпоху кроилась по каким-то особым лекалам, отличным от европейских. Все было стандартно: фон Эшенбах смешивал легенду и историю (рыцари св. Грааля и рыцари Храма у него суть одно), безымянный автор «Слова о полку Игореве» давал отчетливый образ европейского аристократа в фигуре властителя, о котором ну решительно ничего нельзя сказать достоверного. Только гадательно, что бы ни утверждали историки. Однако когда и кем ни была бы написана поэма о русском князе, она удачно вписывается в европейскую парадигму формирования истории, и в этом смысле, пожалуй, даже более ценна, если создана в XVIII веке, а не in illo tempore русской жизни. Хотя и древность ее – тоже не недостаток… Впрочем, я немного отвлекся. Хотя и не так сильно, как кажется, ибо «Хованщина» – произведение о времени, когда Россия декларативно входила в Европу. Почему декларативно? Потому, что, оставаясь на деле Византией, принимала прагматику европейской жизни именно в специальном значении этого слова: брала европейские элементы, которые усиливали воздействие национальных конструктов на мировую историю. Точно об этом рассказала мне «Хованщина» Александра Тителя.

Надо сказать, что Александр Борисович уже обращался к русской истории, данной именно в приведенном ряду опер: его «Борис Годунов» в Екатеринбурге небесспорен, но бесспорно интересен. Еще более интересна «Хованщина», хотя поставлена она Тителем куда как более прямо, нежели «музыкальная драма народной жизни» несколько ранее.

Достоинством творческого метода Тителя является то, что режиссер всегда обращается к зрителю, погруженному в определенный культурный контекст. Правда, заметим ради справедливости, кое-кто считает это недостатком.

Разберемся.

Бесспорно, опера, являясь музыкой, должна погружать нас в себя всецело, не оставляя места ничему внешнему. Говорят, что нужно услышать музыку именно так, как она задумывалась автором, и именно ее раскрыть. Найти в ней то, что действует на слушателя, короче, сделать оперное произведение герметичным.

Это подход. Однозначно, здравый. Но. Каждый зритель приходит в театр «со своими тараканами» в голове. У каждого из нас – свой образ мира, сходный в целом, но подчас сильно различный в деталях. Фокус в том, что музыка, как бы ни стремились пуристы к утверждению ее единственности среди выразительных средств оперы, не формирует мир «из ничего», а только структурирует в некоторых заданных формах уже готовые несущие мыслительные конструкции слушателя. Так и живем. Приходим погрузиться в музыку – а она выбрасывает нас во внешний мир.

Недостаток ли это? Мне кажется, нет. Особенность метода.

Как уже было сказано, «Хованщина» – историческое полотно. Русь застигнута в момент двойного перехода: религиозная жизнь недавно была потрясена, и бури еще не успокоились, а тут и светские основы зашатались.

В чем проявилась сила Тителя при всех возможных спорах о его «Хованищине»? В том, что Александр Борисович точно уловил, что изменения в европейской истории суть изменения в жизни правящего класса – аристократии. А что есть аристократ, как не воин? Ничто. Он никто без оружия, которое тесно связано с верой – и в этом мы тоже мало отличаемся от Европы с ее развитой системой военно-монашеских орденов, начавшихся еще с госпитальеров. Это есть в «Хованщине» на уровне либретто, это есть в спектакле на уровне зрительного ряда.

Что мы видим на сцене у Тителя? Постоянно действующую декорацию дощатых стен. Вопреки тому, что может прийти в голову относительно неказистости русской жизни, скажу: мне привиделся здесь образ «древлеправославного» аскетизма – а мне довелось однажды побывать в деревянном старообрядческом храме уже в ХХ веке. Так вот: те же дощатые серые стены, та же немыслимая снаружи высота куполов, та же невероятная сдержанность, чтобы не сказать бедность, убранства. Против церковного аскетизма на сцене – яркая роскошь боярского быта. В кадре стрельцы. На них – красные кафтаны. Князь Хованский – колоритный властелин, он окружен девками, добрая половина которых беременна, и мы ни на секунду не сомневаемся от кого. Он – «батя». Он – боярин, а рядом – «дети боярские», его войско, которое пока лишь номинально государево. Абсолютизм крепчал, но до кристаллизации было еще далеко.

© Олег Черноус, фото

«Хованщину» вряд ли назовешь народной историей. Она – исключительно и только рассказ о борьбе хищников. Высочайшей аристократии Руси, у которой не было общего мнения относительно русского будущего. Не следует, однако, при этом думать, что заслуга «прорубания окон» принадлежит Петру Алексеевичу Романову – в «Хованщине» он еще молод, а процесс уже запущен: давно проведен Стоглавый собор, разделивший нестяжателей и иосифлян; оформил церковный раскол после книжной справы Большой Московский собор; свои лучшие произведения написал «ревнитель древности» протопоп Аввакум, став парадоксальным образом настоящим основоположником современной русской литературы. Все было непросто в это время. Даже русский театр европейского образца вполне себе жил при Алексее Михайловиче Тишайшем. Мы вообще склонны ощущать, что от смуты до Санкт-Петербурга прошли века. Нет: век – и то с известным допущением. И менее полутора – от начала церковных реформ (Стоглав) до стрелецкого бунта 1682 года. В общем, нужно признать, что не Романовы – а реформатор Петр среди них, напомню, был всего лишь третьим Царем – начали европеизацию России, у нас и до них шли те же процессы, что и в Европе. От секуляризации жизни и лишения монастырей имущественных излишков до реформы армии. И вот о последнем хотелось бы подробнее.

Александр Борисович Титель необычайно четко показывает, что смена формаций, по-настоящему значительные сдвиги государственной жизни происходят тогда, когда меняется армия.

Вот стрельцы. Красные кафтаны и патриархальность в отношениях. Это армия феодального типа. Против пышных стрельцов – почти серые мундиры и треуголки регулярной армии европейского строя. Новые ратники безмолвны и безлики, но именно они – будущее России, именно в них в массе своей превратятся помилованные «дети хованские» после своего бунта. Короче, аналогий с нашим временем полно. От почти анекдотического онижедети до более серьезного вежливые люди. Которыми выступили в опере новые офицеры. Кажется, жизнь продолжается по-прежнему: всего лишь стрелецкий бунт подавили, ан нет. Армия стала другой, и все изменилось. Ради чего? Ради превращения народа в нацию. Ради повышения конкурентоспособности нации во внутривидовой борьбе.

Своевременно напомнил Титель об изменениях, которые мы не замечаем? Да. Мы живем и думаем, что все идет по-старому, но Крым уже охраняют вежливые люди, а онижедети злобно терзают окраины Империи. Титель как бы намекает, что исторические процессы во многом обусловлены вечным коловращением жизни. А победители в международных соревнованиях определены задолго до начала забега.

История по-прежнему аристократична. По-прежнему за видимыми творцами событий стоят невидимые, готовившие тектонические сдвиги.

Нет? А куда шла Россия при молодом Петре? Да, в общем-то, туда же, куда направил ее еще Иван IV, а если вдуматься, то даже и не он: Стоглав пришелся всего лишь на четвертый год царствования Иоанна Васильевича, значит, обозначено русло государственной жизни было давно.

Куда двигается Россия сейчас? Да туда же, куда и раньше: на землю русскую. Т.е., говоря иными словами, собирает территории Романовых. Пусть в новых условиях, но разве есть принципиальная разница?

К т.н. петровским временам сложилась ситуация, в рамках которой была неизбежна демократизация всех сфер жизни. И что же? Новая армия построена по иному принципу, нежели раньше: она уже опирается на народ, она не есть исключительно дворянский институт. Совсем скоро дети боярские сословно превратятся в однодворцев, а уж те от крестьян по быту будут отличаться мало. Новая армия безлика, она предвосхищает восстание масс Хосе Ортеги-и-Гассета и рабочего Эрнста Юнгера. В Европе складываются национальные государства, и нам предстоит волей-неволей пойти этим же путем. К этому же, т.е. демократизации жизни и становлению нации, были направлены и церковные реформы. Которые тоже не есть дело одного лишь Патриарха Никона, как удобно было бы думать.

Кто не почувствовал дух времени – оставил народное тело. Но не выпал из деловой жизни. Нет, не зря протоиерей Георгий Флоровский сравнил русских старообрядцев с протестантами: наши, подобно европейским сектантам, взбодрили деловую жизнь, добавили, так сказать, в нее капитализма. И, как кажется, именно потому, что не имели моральных обязательств ни перед государством, ни перед окружающим их народом. В общем, здоровый организм все себе на службу поставит, а мы, русские, слава Богу, и тогда не недужили, и до сих пор если болеем, то не хронически. Ведь именно сейчас мы едва не первые переходим к армии нового типа. К армии постнациональных образований. Нам, русским, не удалось сложиться в нацию европейского типа, зато в постиндустриальную историю мы, перепрыгнув этап национального строительства, входим, кажется, первыми.

Серьезный вывод из одной лишь оперной постановки. Ну, и способности увидеть в ней стигматы истории, конечно.

А что же музыка, спросите вы? Не спросите? Но я все равно скажу пару слов.

Я не отношу себя, как оказалось, к поклонникам редакции «Хованщины» Шостаковича – до сих пор я всегда сопереживал Римскому-Корсакову. Мне понадобится еще слушать, а не только смотреть, работу театра, но что-то можно сказать и сейчас.

Не вызвав той бури эмоций, которая обыкновенно сопровождает «Хованищину» в редакции Римского-Корсакова, музыкальная версия, принятая Тителем, не раздражила. Исполнители же и вовсе порадовали. Блистателен был Дмитрий Ульянов. Его Хованский существовал в неустойчивом равновесии условной фигуры эпоса и предписанной режиссером исторически конкретной индивидуальности. Он – часть вечного механизма, поэтому должен быть безлик, но он – из той России, где еще преобладал красный цвет кафтанов. Он огромен, как огромны сама Россия, равновелики ему и окружающие фигуры: Андрей Хованский (Николай Ерохин), князь Василий Голицын (Нажмиддин Мавлянов), инок Досифей (Денис Макаров), который тоже, на минуточку, князь. Даже «отрицательный» Федор Шакловитый (Антон Зараев) крупен и величав. Здесь все – бояре, это сок земли русской, это элита Европы. И в связи с этим особо отмечу Ксению Дудникову – ее Марфа обладает силой и обаянием женщины, из-за которой способны начинаться войны, вот только сама она предпочитает быть не причиной битвы, но ее активной участницей. Опять же, известная европейской культуре фигура.

Да, иногда казалось, что характеры на сцене неплохо бы умалить рядом с функциями, но с исчезновением характеров исчезла бы полнокровность спектакля, пропал бы нерв истории, эстетика сценического повествования должна была бы измениться. Не все удалось в совмещении индивида с функцией, но старались честно. Сделали все, что могли. И исполнители, и режиссер. Забыв, кажется, лишь об одном: в той, «условно-хованской», России тоже не было индивидуальностей – была типичность, только иного рода, чем позже. Я бы сказал, типичность народного тела, наиболее пригодная в тот момент вечной борьбы.

Все ли получилось у Тителя? Нет, врать не стану. Но достоинства спектакля, о которых я долго и подробно говорил, значительно превышают его недостатки, о которых мне даже и упоминать не хочется.

«Хованщина» в театре Станиславского и Немировича-Данченко – историческое полотно, но, как любое значительное художественное высказывание, оно – о современности. Без оценок. Ибо История в нашем одобрении вовсе не нуждается. Не знаю, имел ли в виду Титель именно это, но я услышал Александра Борисовича так.

†♫

ПРИМЕЧАНИЯ. Впервые текст вышел на сайте газеты «Завтра», вот тут: http://zavtra.ru/content/view/vezhlivost/