Большой театр возвращается на историческую сцену, но вернется ли туда визуальный образ русского балета?
Анжелина Воронцова и Денис Родькин
исполняют па де де третьего акта «Лебединого озера»
на отчетном концерте МГАХ, 2011 г.
© Алексей Бражников/МГАХ, фото
Когда задета честь женщины, мужчина не имеет права молчать. Пусть даже его Прекрасную Даму зовут Московская балетная школа. И никому не должно быть заботы до того, что «школа» – вовсе не конкретная академия, но идеальный образ и определенный исполнительский стиль, а Дама – напротив, ничуть не абстракция, но имеет телесную оболочку и имя в паспорте.
Хочу обозначить диспозицию: я говорю от своего имени и никого не обвиняю – я не прокурор. Я – не жюри присяжных и не выношу вердикт. Мое искусствоведение начинается и заканчивается сентенцией: благородный танец должен быть благородным. Отсюда – предмет разговора: возможно ли Сергею Юрьевичу Филину возглавлять главный балет России в рамках данного кодекса чести? Вступая в бой за балеринский идеал, я не представляю какую-то партию. Разве только если ее назвать «русской партией».
Вот сбор труппы Большого театра. На нем нам представили новые приобретения балета. Оставив в стороне фигурантов, сосредоточимся на солистах. Их зовут: Кристина Кретова, Евгения Образцова, Ольга Смирнова, Семен Чудин и Дэвид Холберг. Все они к московской школе либо никак не относятся, либо готовились этой школой никак не к карьере солистов Большого. Это о Кристине Кретовой, к которой я испытываю симпатию, смотрел ее в «Кремлевском балете» не без радости, в Театре Станиславского и Немировича-Данченко не без приязни, потому и в Большом готов иногда посмотреть. Но не в балеринских же партиях!
Евгения Образцова является одной из любимых моих балерин, ее достоинство в той милой стати, что свойственна отнюдь не «мещаночкам», но прирожденным «барышням». Ничуть не «барыням», но вечным девочкам-аристократкам русского портрета начала XIX века. К несчастью, ее не знает московская публика с детства, ее жизнь не переживалась поклонниками, как своя. Евгения пока не часть московского балета, и не факт, что сможет ею стать, – публика капризна. Что вовсе не мешало бы Жене иной раз танцевать в Большом. Ходил бы с удовольствием!
Ольга Смирнова и вовсе мне небезразлична. Видимо, я первый написал о девочке в прессе, когда та еще первокурсницей показалась в Москве. Написал кратко, в духе: хорошо запомните это имя. В чем беда? Для меня Ольга – идеальная «питерская» танцовщица. Петроградский образ не вполне русский – он общеевропейский. В нем отсутствует русская рафинированность, он хорош лишь тем, что служит оборотной стороной русского человека. Его «лунным двойником». Против ли я присутствия Ольги Смирновой именно в труппе Большого? Нет, и, хотя являюсь экстремальным сторонником идеи автаркийности, допускаю наличие исключений. Вместе с нашими – почему нет? Вместо наших – возражаю.
Про Семена Чудина говорить не стану. Готов признать, что он хорош, но мне неблизок настолько, что как я на него в «Стасик» не ходил, так не буду ходить и в Большой.
Холберг – этот поинтереснее. С легкой руки Филина теперь пойдет дурная слава о русском балете. Да что о балете? – обо всей земле Русской: перестала-де таланты рождать. А это клевета. Есть Уваров, хватает молодых. Да, Уваров старше Холберга. Но вот рослый Артем Беляков или Клим Ефимов – эти, напротив, моложе. Опытный солист ничуть не уступает американцу, молодые скоро не уступят, если будет проделана работа. Да-да, соотечественники, звезд готовят. Сами с неба падают они только в природе, да и то сгорают, не достигнув земли. Вырастить своего – обеспечить будущее, пригласить «варяга» – лишить даже настоящего.
Уже сейчас Дэвид Холберг в перспективе проигрывает Денису Родькину, в способностях которого могли убедиться зрители не только в Москве, но и в Париже во время майских гастролей Большого. Однако на Родькина Филин не поставит никогда.
Почему? За компанию. И это не тайна, если знать историю.
Сергей Филин, будучи балетным худруком Театра Станиславского и Немировича-Данченко, возлагал особые надежды на замеченную на Пермском конкурсе Екатериной Максимовой Анжелину Воронцову. Екатерина Сергеевна надеялась видеть Лину своей ученицей, но у Сергея Юрьевича после внезапной смерти Максимовой появился свой взгляд на проблему. Девочка лишилась поддержки в тот момент, когда больше всего в ней нуждалась, но все равно предпочла «Стасику» сцену Большого театра, когда оттуда последовало предложение руководства. Ее педагогом по просьбе гендиректора стал Николай Цискаридзе. А потом и педагогом Дениса Родькина.
Будучи «своей», Анжелина была хороша настолько, что Филин был готов ради нее выписать Карлу Фраччи при подготовке Жизели, обещал для этой роли пошить какие-то сногсшибательные пачки, твердил тем девочкам, которых сам пригласил на солисток, что они ничто рядом с Линой. Чем сильно испортил жизнь не только этим танцовщицам, но и самой Анжелине. Уход от Филина был спасением: вдруг стало ясно, что Анжелина мила, проста в общении. Зато появилась крикливая группа, твердящая о том, что Воронцова «толстая», что она «проламывает пол», что шага не может ступить по сцене, чтобы не упасть.
Не верьте! Я ходил на все дебюты Анжелины – всё ложь.
Те два момента «неустойчивости», которые ставят ей в вину, произошли именно тогда, когда Анжелина уже не была прежней, но только становилась нынешней. Цискаридзе продолжил ту линию, которую начала Наталья Архипова, и хорошо поработал, но избежать естественного хода вещей нельзя: куколка превращается в бабочку с трудом.
Чушь и то, что возрастные гормональные всплески – вещь уникальная для балета. В «телесных излишествах» поначалу обвиняли и Грачеву, и Степаненко – и что? Это помешало стать им выдающимися балеринами?
Анжелина одарена теми свойствами расы, которые искали наши художники на протяжении последних трех веков. Она взошла на сцену поступью Марины Семеновой именно сейчас, когда само понятие русской красоты, отчетливо европейской, но и различимо «иной», ставится под сомнение. Образ русской аристократии всегда подчеркивал «особость» породившего ее народа: сильного, красивого, умного, обладающего даже зримо самыми лучшими человеческими качествами. Русская княжна была светловолосой, с носом мягких линий рядом с греческим и римским, скорее женственной и крепкой, нежели бесполой и хрупкой. Наша дама была телесна в яви репродуктивного здоровья – она имела хорошо выраженными даже вторичные половые признаки. Она была округла, ноги ее были стройны, но не тонки, руки предпочитались плавных движений и линий, в общем, русская женщина точнее всего соответствовала античному идеалу красоты. Короче, Лине. Которая и есть «договоренность в кодификации изображаемых русских». Кодам следовало подражать, они почитались эталоном. Поэтому мы развивались как в высшей степени здоровая нация!
На каждом этапе истории русского балета появлялась балерина, способная воплотить национальный идеал женственности, и ни разу не было такого, чтобы русский тип красоты безжалостно изгонялся со сцены. Марина Тимофеевна Семенова прожила счастливую жизнь и спокойно отошла к Господу в возрасте более чем ста лет. Анжелину Воронцову убивают творчески в неполные двадцать. Судьба Анжелины стала критической точкой нашего балета. Борьба за нее – борьба за русский образ на сцене.
Русские сказки представляют Ивана-царевича мастером окружать себя союзниками. К нему обращается медведь: «Не стреляй, я тебе еще пригожусь» – и пригождается. Наш аристократ – природный переговорщик, способный окружать себя равными. Что делает Филин?
Есть термин, пришедший к нам из европейского Средневековья: «клиентела». Это – круг лиц, полностью зависящий от феодала. Но не как вассал от сюзерена, когда все правила прописаны, что и положено для воинских уставов, а как дитя от кормилицы. Бесправие и обыкновенная бездарность клиентелы делает ее стойкой защитницей неумного феодала до тех пор, пока не появляется еще более неумный, но более богатый феодал. Старый тогда разрывается в клочья именно той кликой, которую он вскормил. Я бы порекомендовал Филину литературу, где написано, что это – закон природы, но боюсь, что в этих книгах «слишкаммногабукаф».
Имеет право возглавлять главный балет России человек с такими слабыми инстинктами, что не может переступить даже ради собственного будущего через размолвку с дамой? Человек, не понимающий партнерства? Человек, фатально нечувствительный к запросам национального эгоизма?
Из всех звезд, зажженных Филиным «внезапно», я готов посмотреть на Марию Прорвич – не первый десяток лет танцует в кордебалете; на сцене в отличие от ее одноклассниц Марии Александровой и Нины Капцовой мною не замечалась; зато известна как жена худрука. Причем с самой лестной стороны: приветлива, симпатична, ничуть не надута. За что ей спасибо. Остальных выдвиженцев и упоминать не хочется.
Что же касается Анжелины, то война за нее – моя, эту войну я не отдам никому. Если мне не суждено победить, я надеюсь красиво погибнуть. Во-первых, не каждому дано. Во-вторых, есть вещи пострашнее смерти.
Терпеть оскорбление дамы преступно потому, что понятие о защите женской чести лежит в основе морали господ. Сотрудничество без унижения – в основе национального русского характера. Национальное искусство – в основе правильного национального воспитания. Национальное единство – в основе преимущества народа в конкурентной борьбе.
Руководство Большого театра, приглашая Анжелину в труппу, вряд ли делало это для того, чтобы испортить ей жизнь. Почему же сегодня оно безучастно к тому, что ее унижают публично именно те, кто вчера громче всех восхвалял?
Анжелина Воронцова и Денис Родькин
исполняют па де де третьего акта «Лебединого озера»
на отчетном концерте МГАХ, 2011 г.
© Алексей Бражников/МГАХ, фото
♫Ω
ПРИМЕЧАНИЯ. Текст воспроизводится по публикации в «Литературной газете».