Лекух Д. Вещи мертвого человека: [роман]. – М.: Евразийское книжное агентство, 2024. – 288 с.
* * *
Обычно я читаю лишь те книги, которые приносят удовольствие, но с той, которую я представлю ниже, вышло иначе. Во-первых, мне её подарили, во-вторых, озвучили просьбу отрецензировать бесстрастно и нелицеприятно, что было сложно, поскольку не сказать, чтобы шансов на личную встречу с автором нет: я в журналистике лет 12+ провёл профессионально, да и сейчас от гонорара не отказываюсь, когда предлагают, поэтому сообщество самых далёких от финансовых потоков репортёров и обозревателей мне вовсе не чуждо.
* * *
Поэтому — внимание: НИЧЕГО ЛИЧНОГО — ТОЛЬКО БУКВЫ!
* * *
Хорошая литература не рассказывает — она показывает. Когда речь заходит о такой благодатной среде, как журналисты, об этом хорошо бы помнить. Среда эта, довольно неприятная и коррумпированная, даёт порой ярчайшие образцы личностей. Без нравственных оценок — Миша Леонтьев, с которым приходилось сталкиваться в неформальной обстановке, во-первых, ни разу не был трезв, во-вторых, был строго на «ты», в-третьих, всё равно был невероятно обаятелен. Он следовал малоприятной групповой морали профессионального сообщества, но вызывал симпатию.
Индивидуальностей в мире журналистов полно — они совершают поступки: нелепые, глупые, недальновидные, подлые, разумные, бесчестные, бесславные, героические — каждый наособицу. На приличный экшен с элементами психологического триллера материала должно было хватить, но… Лекух бесхитростно построил нарратив на вокабуляре и штампах привычной для себя речевой активности, он дал не историю, а пересказ истории архивариусом. Оригинал повести утерян по причине перманентного опьянения архивного работника, который, скрывая профессиональные косяки, выступает в роли рассказчика, но он старается. К литературе, на мой взгляд, это не имеет отношения.
Мисима писал, что в хорошей прозе в каждом абзаце должно быть действие — пусть хоть муха проползет, но глагол обязателен. Следовать правилу трудно, когда абзац состоит из одного слова, а это — родовая травма рассматриваемой прозы. Еrgo: из повествования исчезает действие. Кажется, Павич сказал, что хорошая история сама себя расскажет, для нее стиль неважен, но вот вопрос: есть ли история?
У Лекуха текст выливается в исповедь на тему «не мы такие — жизнь такая», а индульгенций безнравственности нарратора/исполнителя песни служит прямое признание своей низости. Рассказ превращается в растянутый во времени перформатив, а оценивать последний на истинность попросту невозможно. Поэтому речь о сюжете будет лишней. Поскольку перформативы базируются на принятой в обществе системе норм, только данный кодекс определяет последствия для перформативного акта, и общие выводы в случае книги Лекуха тотальны и просты: она ненормативна для читателя — и это её неожиданное и единственное достоинство.
«Вещи мертвого человека» — не роман, раз может быть in toto рассмотрен в рамках простого заявления. В нем есть фигуры, но нет персонажей, т.е. тех, кого можно определить per sonor (по звуку). Текст представляет пространный монолог эстрадного юмориста, в котором косвенная речь заменена прямой per se, т.е. дана без обработки и подгонки под параметры действующего лица. Возможен ли вообще успех на этом пути? Да. Пример — Эдуард Лимонов.
Где искушение Лекуха, почему он взял то, что использовал Лимонов и выдавал если не шедевры, то значительные произведения, и не потянул?
Лирический герой Лекуха – Антилимонов; интертекстуальная коллизия книги — уроженец роддома им. Грауэрмана versus молодой негодяй из Салтовки. Последний— полнокровный, дерзкий, презирающий деньги и удобства — в прошлом неудачник, затем боец, глава партии, политзаключённый, дед. Такой может транслировать себя — заслужил. У первого не те исходные данные.
Ни один литературный герой не говорит о себе, если он не Лимонов, — о герое говорят персонажи: они оценивают внешний вид героя, обсуждают поступки героя, дают характеристики герою — и они же, если нужно, сообщают читателю какой марки у героя часы и почему. Даже языком протокола или досье, если требует фабула.
Когда фабула заменяется чередой описаний совершенно однотипных дел: попоек, случек и пустых для читателя бизнес-совещаний, то на помощь приходит разбитной язык расхожих прибауток и штампов. Набор для имитации своего-в-доску:
★ «Собакен», один раз «пёсель»;
★ «Крайний» в смысле «последний»: «крайнее совещание», тогда как крайней в быту бывает обычно плоть (или её не бывает);
★ «От слова «совсем»» — выражение, экстерминирующее любое количество как субстанции, так и акциденции;
★ «Журналюга»;
★ «Пользовать» в русском языке означает только «лечить» и не является эвфемизмом выражения «вступать в половую связь».
Книга не плоха — это просто не книга. Читать такое вовсе не трудно, но не обязательно.
Автор и герой сливаются до неразличения, причем дела героя совершенно не важны, когда каждой буквой произведение кричит голосом автора: «Смотрите, я пишу!» — и наивная радость писателя от процесса письма невольно проникает в душу читателя, он становится хоть немного, но спокойнее, хоть чуточку, но счастливее: ему предложили если не отборный, то всё равно забористый «стафф».
При этом я не оспариваю авторитет Лекуха как эксперта: если он пишет о кофе, что «поднимать» его пенку нужно дважды, то я обязательно подниму её дважды — я всегда так делал!
(18+): Книга содержит не только нецензурную брань, но и сцены курения, употребления алкоголя, а также демонстрирует примеры обонятельного и осязательного отношения журналистов к котикам.
DIXI