Сны о чем-то меньшем

Венская премьера и московский опыт постановки Бриттена

Лоуренс Заззо в роли Оберона и Эрин Морли в роли Титании
© Wiener Staatsoper GmbH / Michael Pöhn

Отправляясь в Вену на очередные краткие вакации, я меньше всего думал, что премьера по опере Бриттена «Сон в летнюю ночь» окажется хэдлайнером «маршрута выходного дня». Ведь основным аттракционом путешествия виделась огромная выставка Альбрехта Дюрера в «Альбертине», тоже сыгравшая важную роль в ненаписанной пьесе «Венские каникулы М.». Не главную, да. Одну из главных, но об этом в другой раз.

Сейчас об опере. О музыке, которая производит наибольшее эмоциональное воздействие в наименее подходящий момент. После двух сотен рисунков и картин, после буйства ratio и τέχνη испытать погружение в стихию мусических искусств – задача сама по себе опасная, но в смертельную для разума она превращается тогда, когда зрелище пытаешься «исчислить». А это именно то, что приходилось делать постоянно, поскольку без сравнения венской постановки с известным каждому москвичу – любителю оперного пения – спектаклем Кристофера Олдена в театре Станиславского и Немировича-Данченко обойтись нельзя.

Лоуренс Заззо в роли Оберона, Тео Туве в роли Пака
© Wiener Staatsoper GmbH / Michael Pöhn

Ибо в обеих постановках на сцене присутствует школа. В состоянии «до» и «после». И если у Олдена выпускнику соответствует «рассказчик» – нынешний герцог и бывший ребенок, индийский принц пьесы Шекспира, маркирующий состояние «до», то в Вене «выпускники» суть участники событий: Лизандр и Деметрио носят галстуки, цветами намекающие на принадлежность юношей к «старым итонцам» и определяющие состояние «после». Момент проходной, но интересный, даже если ассоциация случайна. В любом случае, венская постановка не фантазирует попусту: как у Шекспира, в ней действуют не ученики, но всего лишь «молодые афиняне», готовые вступить в брак. Иначе говоря, пьеса об этих юношах и их девушках, о Титании и Обероне, о разных формах проявления эроса, а не о Тесее, ребенке-герцоге, и школе жизни, как у Олдена. При этом Тесей у Олдена определяет повествование: он до и после выхода из школы, он в действие не вмешивается, но школа тотальна. Венское состояние героев яснее: они не столько существуют после школы, сколько вне ее. Они добавляют суеты природе, но это практика, не учеба.

Олден, делая Тесея пассивным участником коллизии Титании и Оберона, оставляет герцогу роль зрителя и в другой любовной истории: в комедийной драме Пирама и Фисбы. Однако не вызывает сомнений, что двигателем сюжета у Олдена являются именно странствия ego неподвижного герцога, и эти маршруты куда как более важны, чем стремительные метания Пака по планете. Активные персонажи у Олдена – всего лишь движители фабулы. Герой внешне покоен, он – полюс.

В Вене действуют все: даже Душистый Горошек, Паутинка, Мотылек, Горчичное Зерно и прочие феи и эльфы, покорные некогда Оберону и Титании, вдруг обретают волю, отвергают послушание, становятся участниками акций протеста.

© Wiener Staatsoper GmbH / Michael Pöhn

Собственно, школа сама по себе венской постановке не нужна. Остается предположить, что обращение к ней – иронический оммаж Кристоферу Олдену и некий системообразующий конструкт, о котором я скажу ниже.

Олден решает глобальную задачу осмысления пика ученического лета (а в Англии учатся в июне) как времени принятия решений. События тонут в вязкой патоке пансексуальности и гендерной неопределенности. Олден разыгрывает трагедию в античном стиле, со смертью и возрождением героя, это сильно, но музыка прагматически обслуживает концепцию режиссера.

Что нам предложили в Вене?

К счастью, обошлось без «концепций». Авторы спектакля – женщина за дирижерским пультом Симон Янг (Simone Young) и женщина с режиссерской партитурой Ирина Брук (Irina Brook) – сделали комедию в духе нынешнего абсурда бытия. С многообразием проявлений сексуальности, а не с поисками ее определенности.

Школа. Запустение. Разбросанные учебники, но вовсе не из-за каникул (тоже ведь лето!), а потому, что школяры поголовно вышли на бессрочный экологический митинг. Уже смешно. Приятно, что тема не вырождается в апологию климатического алармизма, но и не развивается в направлении научной сатиры. Так, всего лишь маленькая деталь, служащая для придания художественного правдоподобия… и чуть не добавил вслед за Гилбертом: повествованию бесцветному и неубедительному («Микадо», Гилберт-Салливан). Ибо повествование Бриттена ярко и убедительно без декорирования. Композитор создал прекрасную оперу с впечатляющей музыкой – каким способом ее ни «оживи», она сама себя сыграет.

Спектакль Ирины Брук вышел спокойным и веселым. И если где-то он оказался излишне спокойным, то лишь оттого, что кое-где был недостаточно веселым. Шекспировский юмор – штука чересчур соленая для дам, а жуть шекспировских трагедий вообще мало кому по силам. Т.е. не каждый мужчина решится посмотреть на английского драматурга с точки зрения масскульта. А попробуй – и сразу все трагедии с ножами и удавками превратятся в фильмы категории би, среди которых, правда, шедевров тоже достаточно. Вот хотя бы «Ромео + Джульетта» База Лурмана…

Грубый юмор мужчинам близок. Поэтому, как правило, в «мужской версии» прочтения вставная история Пирама и Фисбы уморительна до колик, тогда как «женский взгляд» останавливается на уровне «не ниже пояса».

Где, собственно, и проходит грань меж «правдой» и «правдоподобием». Во вставной буффонаде лучше всего проявляются артисты в массе второстепенных для фабулы героев. Сыграют они убедительно – абсурд достигнет апогея, волна смеха смоет мусор горьких мыслей. «Все не так уж плохо, хотя и довольно бессмысленно», – решит зритель, и будет прав. Он выйдет со спектакля Олдена с победительной улыбкой пессимиста на устах.

Немного иначе проявит себя публика в Вене: «Сон в летнюю ночь» оставит терпкое послевкусие в несколько прихваченном спазмом горле и окрасит небо в цвет вина. Долгое впечатление от волшебно-немелодичного Бриттена гарантировано. Гипноз и апноэ.

Лоуренс Заззо в роли Оберона, Тео Туве в роли Пака
© Wiener Staatsoper GmbH / Michael Pöhn

Чем достигает цели спектакль Ирины Брук, оставаясь ничуть не концептуальным? Игрой оркестра и игрой актеров. Порой этого достаточно. Бриттен из тех непростых композиторов, кому просто не следует мешать. Поэтому Пак-циркач – вполне очевидное решение, оно не раздражает. Остается найти подходящего человека – и ярмарочная балаганность Шекспира не спрячется за «высокоумие». Французский акробат Тео Туве (Théo Touvet) с заданием справился – аплодисментов получил больше всех. Это не должно обижать певцов: цирк, да, но это Шекспир. Тут все правильно, но вот сумасшествию эпического полотна о Льве, Стене и Лунном свете «Любовь прекрасной Фисбы и Пирама» завершенности не хватило. Притом, что актеры были убедительны, а Петер Розе (Peter Rose) в роли Ника Боттома так и вовсе исключительно хорош! Что ожидалось: в мае я видел артиста в Дрездене, он пел партию барона Окса ауф Лерхенау в «Кавалере розы» и показался лучшим бароном из виденных. При изрядном исполнительском мастерстве в Вене все сложилось ровно. Американский контртенор Лоуренс Заззо (Lawrence Zazzo) в роли Оберона цеха не посрамил, хотя и волноваться не заставил. Во всех смыслах. Красив и все такое. В заочном соревновании Москва-Вена в этом пункте ничья.

Рафаэль Фингерлос в роли Деметрио, Валентина Нафорницэ в роли Елены
© Wiener Staatsoper GmbH / Michael Pöhn

Ничейный счет мы можем зафиксировать в командах «цисгендерных пар»: Лизандр – Джош Лоуэлл (Josh Lovell) и Деметрио – Рафаэль Фингерлос (Rafael Fingerlos) лишь чуть-чуть превзошли наших исполнителей, хотя весьма привлекательный Дмитрий Зуев, к которому я сам серьезно не отношусь, блеснул индивидуальным дриблингом, пусть решающего гола и не забил. Девушки в венском спектакле, Гермия – Рашель Френкель (Rachel Frenkel) и Елена – сопрано из Румынии Валентина Нафорницэ (Valentina Naforniță), продемонстрировали не только высокую вокальную культуру, но и фактурно оказались соответствующими ожиданиям. Вот кого не переиграла Вена, так это рано ушедшего от нас Сергея Балашова, да и Евгения Афанасьева в роли Титании запомнилась. Здесь «венцы» не додали: Титания Эрин Морли (Erin Morley) была дивно как хороша, но накал эротизма до нужного градуса нагнать не смогла. Впрочем, это общая беда венского спектакля: все в пьесе Шекспира вертится вокруг телесного «низа», а нам предлагают оперу с адаптированной чувственностью. Тогда как Бриттен на непристойное не покусился.

Рашель Френкель в роли Гермии, Джош Лоуэлл в роли Лизандра
© Wiener Staatsoper GmbH / Michael Pöhn

Короче, добавить дурновкусия в тему Пирама и Фисбы было бы правильным, здесь необходимо по-настоящему низкопробное решение. Как у Олдена. Но Ирина Брук выбрала нелегкий путь неочевидных алгоритмов. Не справься музыканты и певцы с нотами хоть в малости, быть беде. Однако ткачей и прочий сброд ремесло не подвело: «короткая и длительная драма, веселая трагедия в стихах» пусть не упала до шекспировской основы, все же выставила Ника Боттома (Петер Розе) певцом физиологического низа.

Олден мифологичен. За ним Пан и нимфы, сатиры и прочая веселая неприличность. Режиссер продирается сквозь тонкий налет цивилизованности к своему истинному эго, ему нужно начать и кончить. Оказаться сверху и снизу. Развязать галстук и затянуть его заново. Увидеть смысл и бессмысленность всего. Удается.

Ирина Брук рассказывает занимательный анекдот, остроумно иллюстрируя его «видами из окна». В терминах современной критики, «помещает в актуальный контекст». При этом с Шекспиром режиссерку (привет феминитивам!) сближает выбор среды обитания: у Ирины Брук герои погружены в медиальную реальность, в сказочную атмосферу постправды. Преисполненную пустующих смыслов.

Моменты сравнения спектаклей включают разум, что в поэтическом пространстве Шекспира-Бриттена равносильно безумию. Сумасшествие цепляется за правдоподобие и оттого становится тотальным, это идет на пользу сценическому действию. «Заземление» фантастического у Ирины Брук работает на Шекспира, парадоксально умножая неадекватность реальной жизни нашим надеждам. Т.е. лишив какие-то картинки гротеска в подаче, режиссер увеличивает самую неорганичность, чтобы не сказать неуютность вселенной.

Итак, что лучше – грубая английская искренность тонких полунамеков Кристофера Олдена или стереотипно не свойственное человеку с русскими корнями хитрое правдоподобие Ирины Брук? Не скажу. Две половинки одного «низа». Мне понравилось прочтение Брук: легкий и насмешливый трансферт шекспировской комедии в нынешний масскульт. Это меньше, чем сон. Это больше, чем жизнь.

Устремляясь вниз по кроличьей норе, мы почти достигли дна, сейчас мы сладостно растаем в волшебном лесу сексуальных грез, но тысячи венских граффити устами Греты Тунберг кричат ‘Wake up!’. Мы просыпаемся. Бред кончился. Осталась музыка.

Вена – Москва

ПРИМЕЧАНИЯ. Текст, первоначально вышедший здесь, публикуется с исправлениями и дополнениями.