Во всем тишина, соразмерность, гармония

Слишком личный и весьма субъективный очерк творчества известного в Томске фотографа

© Игорь Щеглик. Автопортрет с дирижаблем

1.

Что я раньше знал о Щеглике? Да, оказывается, ничего. За много лет знакомства мы не то чтобы парой слов не перекинулись, нет, наоборот, слов подчас было слишком много, но все они были какие-то посторонние…

Томск. Второвский Пассаж и фонтан

Сколько его знаю, он всегда был фотографом. Даже когда долгое время не фотографировал. В моей памяти оставались его чудесные портреты, запечатлевшие разных персонажей нашей параллельно проживаемой жизни. Я всегда восхищался фотографиями, на которых Игорь оставил вечности свою тогдашнюю жену, Юлю. На фото она преставала перед нами какой была в своей «тайной» жизни: такой же красивой, но и немного ленивой, часто сонной и совсем простой. В общем, такой, какой видел ее самый близкий человек: муж. И фотография, кстати, предназначалась не нам. Хотя висела долгое время над супружеским ложем этой тогда молодой и склонной к экспериментам над жизнью пары.

В общем, это мне только казалось, что я знаю Щеглика.

 

2.

Щеглик выглядит чудаком в наш век всеобщего увлечения цифровой фотосъемкой. Притчей во языцех, настоящей легендой города стала его камера красного дерева с цейссовской оптикой. Зачем ему это? В то время как легковесный обладатель цифровой «пушки»-зеркалки пребывает в счастливом заблуждении, что он и есть настоящий homo faber, человек-творец, Щеглик примиряется с навешанным ему завистливой глупостью ярлыком homo ludens, человека играющего.

Томск. Развалины, или Памятник архитектуры, которого уже нет

Нет, элемент ремесленничества ему не чужд. Он — созидатель без всяких скидок. Но и игрок!

Многим кажется, что необходимость часов работы над поиском объекта, тщательное выцеливание ради единственного выстрела — пережиток прошлого. Эхо века XIX даже больше, чем ХХ.

Пусть даже так. Пусть век конвейера и промдизайна диктует свои нормы скорости. Пусть даже мы склонны часто считать, что Истина всегда лишь то, что явлено техническим прогрессом, пусть! Никто мне не докажет, что Бог живет лишь в поделках компании Microsoft. Нет, область священного труда осталась нетронутой!

Да, мне не близок тульский кривой Левша, в числе артельщиков подковавший аглицкую блоху. Как футуристу и революционеру, мне ближе конвейер, поставивший подковку блох на поток. Но! Если в сериальности священен лишь процесс, то в ручном труде сакральный смысл имеют и процесс, и продукт…

 

3.

Когда случается разговаривать со Щегликом о творчестве, поражаешься глубине его постижения именно священной составляющей этого явления. Игорь вдруг предстает глубоко сосредоточенным на себе человеком, очень серьезно относящимся к той игре, которую зовут Культурой, он выступает неожиданно последним в Ней героем, возвышается над скудостью сегодняшнего патриотом вымышленного прошлого.

Дровосек; Стена; Зимний сад

Того прошлого, которое было исполнено покоя и неспешности, которое было пронизано светом больше, нежели наполнено цветом (хотя и цвета тогда было достаточно!), которое проявлялось в России всегда в индивидуальности. Которое, кстати, в чем-то всегда будет недостижимым настоящим русской жизни, по-прежнему далекой от Генри Форда и его потогонного изобретения.

 

4.

Фотографии Игоря лежат не там, где советское фото достигло своих лучших проявлений. В нем нет ни Родченко, ни Генде-Роте. Еще менее в нем парадного Бальтерманца. Щеглик и работает лишь с теми, кто честен перед собой. На его фотокадр трудно попасть не только политику или актеру. Любому, кто сам не знает, кто он, путь туда затруднен безмерно. Кто потерял идентичность, растворился в полиморфизме, заблудился в толпе своих ego… тот — персонаж репортажа о подлости времени, трансляции с ярмарки тщеславия, слайд-шоу «Похвала глупости».

Велосипедисты; Маша

На фото Щеглика оживают простые и ясные лица, обладателями коих являются люди. Не сверхчеловеки, к которым был прикован родченковский объектив… не недочеловеки, которых приходилось фиксировать Бальтерманцу…

Щеглик гуманистичен не в сопливо-современном, но в истинном (поэтому высоком!) смысле слова.

Игоря интересуют те, кого любили владельцы фотомастерских в начале ХХ века. Мещане, рабочие и военные. Дворяне и разночинцы. Заехавшие в город на базарный день парадно приодевшиеся крестиане…

Неспешность, сопровождающая русскую жизнь до Первой мировой, — вот главный персонаж всех фотосессий Щеглика. Пусть со мной не согласится в этом никто. И прежде всего… сам Игорь! Но я! Настаиваю!

Покой, гармония, соразмерность — вот лейтмотив его светописи.

 

5.

Любой творец стремится к состоянию покоя, неподвижности. Ведь только этим можем мы приблизиться по свойствам к извечному Творцу, всегда неизменному. Трудно представить суетящегося художника. Даже если он перемещается, то остается неподвижен. Ведь это просто — передвижение вслед за оптимумом в том пространстве, где сами траектории реализуются лишь там, где действие минимально.

Томск. Проспект Ленина. Огни

Это специальная область священного пространства, подвластная овладению немногих. Именно в ней до сих пор существуют фотопластины и длительные выдержки. Именно это пространство еще держится на столпах качества, а не количества. Именно здесь в лицо долго всматриваются, прежде чем отдать его на суд истории. Здесь играют в священные игры. Вступают в область, почти литургическую. В ту, где портрет преображается в лик.

Увидеть человека в животном вида homo sapiens — задача не из простых. И поймет это лишь тот, кто сам, подобно Щеглику, сосредоточен на себе. Кто ищет этот образ Божий сначала в себе самом… потом… по подобию… понимает… что он не одинок в богоносности.

Посмотрите на портреты, созданные Щегликом. Даже мне… а я презираю человечество!.. симпатичны эти лица. Глядя на них, понимаешь, что если род людской и достоин высокомерного пренебрежения, то каждый человек… скорее достоин… любви. Да, человечество исказило в себе образ Божий, но каждый сделал это наособицу. Рассмотреть Его, изгаженный, вот задача мастера!

Портреты Щеглика воскрешают в памяти плюсквамперфект личного прошлого каждого, помноженного на коллективную память народа. Его фотопластины рождают в красном свете лаборатории не изображение, прочерченное светом по бромиду серебра, но контуры того Неведомого Кадата, о котором писал Лавкрафт: города нашего детства. Это город имеет лицо, поэтому правомерно говорить о его портрете. Лицо этого Кадата собрано множеством лиц… дачников, девочек, детей, старушек, крепких мужиков и дружных семей… образов, достигающих под мудрым и несуетным взглядом художника иконного уровня. Жители Кадата… работают, перекуривают, прямо позируют фотографу, крестят детей в составе огромных семей… живут той жизнью, которая всегда почиталась на Руси правильной… сочетающей гармонично труд и праздность.

Восстание против современности — вот что такое творчество Щеглика!

И сложно придумать что-нибудь более безнадежное и в безнадежности этой более благородное и красивое!

 

6.

«Я не считаю фотографию искусством», — сказал как-то мне Игорь. Я жестоко поспорил с ним прямо на месте, для того, чтобы не повторять этот спор сейчас.

Трое в лодке

Согласился я с другим его тезисом: «Портрет — вот вершина и живописи, и графики, и светописи»… Но об этом поиске «Образа внутри» я уже говорил…

Я хочу закончить мой очерк творчества Щеглика монологом об искусстве. Глупость, если кто-то считает, что искусство зиждется исключительно на вдохновении. Будь так, то не было бы средневековых цехов и гильдий, хранительниц не только секретов мастерства, но и хитростей ремесла. Искусство — это всегда что-то сделанное. А создавать из ничего и без инструментов — прерогатива Божественная. Мы можем только повторять бесконечно этот уникальный акт, помогая своей немощи приспособлениями, добиваясь все большего и большего совершенства.

Поэтому, когда Щеглик говорит, что уделяет вопросам качества (а в фотографии это и вопрос в том числе большего количества ионов бромида серебра на единицу площади) большое внимание, я вижу в этом нечто, значительно более глубокое, чем (все-таки очень человеческий) перфекционизм. Это одержимость идеей Служения, это — новый Крестовый поход. Это — молитва, сосредоточенная до размеров фотопластины, становящаяся тем более отчетливой (а вовсе не пространной), чем большая площадь соответствует каждому отрезку колеи, по которому движется фотожизнь мастера.

Вера, Надежда, Любовь в Христианстве…

Ясность, чистота, прозрачность в фотографии Щеглика…

Мать у них одна — София, Премудрость Божия.

†Ω

ПРИМЕЧАНИЕ: Этот текст был написан лет пять назад по просьбе Игоря, передан ему и, насколько мне известно, так нигде и не опубликовался… Я не исправил с тех пор в приведенном ни буквы, даже не стал ничего перечитывать. Полагаю, что в данном упражнении содержится многое из того, что затем так или иначе было использовано в других статьях (м.б., даже из размещенных на этом сайте). Оно и понятно: у нас ничего не пропадает, ибо, как известно, хорошей свинье всё впрок!