Реставрация балета «Эсмеральда» в театре Станиславского и Немировича-Данченко как утверждение универсальности своего «культурного героя»
© Светлана ПОСТОЕНКО, фото
Когда Сергей Филин предложил зрителю восстановленную «Эсмеральду» Бурмейстера, у многих мог возникнуть вопрос: зачем? Есть одноимённый балет Петипа, он — часть «алмазного фонда» русской культуры. Нужна ли конкуренция в общем поле традиции? Не вернее ли ограничиться «имперской» составляющей «наследия предков»?
Нет, не вернее. Театр, обращаясь к частной мифологеме, работает в области, где неприменимы сравнительные категории лучше/хуже, где у слова «правильно» отсутствует антоним. В этой сфере правильно всё, ибо речь идёт об основных культурных кодах, формирующих эстетическое своеобразие высказывания.
Экспансия оправданна. Слово, произнесённое в «начале времён», свято: оно конституирует законность мироустройства sui generis. Повторяя «завет», театр не только стремится к собственной реновации, но и несёт «благую весть» urbi et orbi. Что особенно важно, когда «весть» содержит смыслы, уникальные в ряду прочих «разговоров на тему».
Вкратце. О чём роман Гюго «Собор Парижской Богоматери»? Естественно, о самом сооружении: недаром огромное количество страниц посвящено тщательному описанию архитектуры. Но ещё больше он — о душе, носящей Бога, подобно носившей Его телесно Пречистой. Это первое.
Второе. Гюго не зря обратился к готической архитектуре, которой Европа обязана тамплиерам. Даже само название «Нотр Дам» восходит к Бернару Клервоскому, вдохновителю Крестовых походов и инициатору Ордена Храма.
В основе же мировоззрения тамплиеров лежит жёсткий дуализм. Душа рыцаря-храмовника не стонет под гнётом романского свода — она жаждет распрямиться. Но само напряжение этого стремления обусловлено тяжестью готического свода, придающего устойчивость конструкции. В душе человека вибрирует всё и «чёрное» сосуществует с «белым». Собор украшен химерами, а Квазимодо горбат.
Подобно нервюрам храма, которому служит Клод Фролло, обнажены его нервы. Тёмная часть ego священника — дурные поступки и мысли — метафорически суть его воспитанник Квазимодо. Собственные грехи и убивают Клода. Гюго тамплиеров не любил — отсюда такое разрешение метафизики. Однако, даже благоговей романист перед храмовниками, исход повествования предопределён: Фролло, увлёкшись цыганкой, нарушил обет, данный «Нашей Даме», а измена по законам военного времени карается смертью. Церковь земная — воинствующая.
И вот — сцена. Тщательно воспроизведённые химеры, реалистические панорамы Парижа. Обилие танцев соответствует многословию описаний Гюго. Бурмейстер отражает саму атмосферу романа балетными средствами. Но это пока фон — не сердцевина. Центр — девушка, именем которой назван балет.
Эсмеральда Бурмейстера легка, она не просто в наибольшей степени живёт в атмосфере танцевальности — она её создаёт. Что не противоречит Гюго, который не зря выбрал героиней цыганку, свободную от феодальных отношений: только такой могло показаться, что она со своим возлюбленным Фебом, аристократом и воином, может существовать на равных. Гюго — гуманист, и эта его особенность отражена в балете.
Другой полюс — космогонические «близнецы» Квазимодо и Клод. Эти танцуют мало. Но они определяют структуру произведения. Клод сдержан и сосредоточен. Квазимодо поддаётся внешнему воздействию. Чем характеризует его Бурмейстер? Хореограф выбирает сравнительно небольшое число эпизодов: Квазимодо пьянствует, Квазимодо восседает на троне Короля Дураков, но Квазимодо и неподдельно сокрушается — и последнее нужно признать эмоционально сильнейшим: горбун хочет распрямиться. Однако «тамплиеру» Фролло горб необходим. Тем хуже для «тамплиера», решает Гюго.
Признаюсь, я читал роман очень и очень давно. Но стоило мне посмотреть балет Владимира Бурмейстера, как все страницы «Собора» будто стали перед глазами. Меня оставляет равнодушным «девушка с козочкой» Петипа, ничуть не трогает душевная красота урода, воспетая Роланом Пети, но меня поражает величие постройки, воздвигнутой Бурмейстером с помощью такого эфемерного средства, как танец. В этом балете — красота готической архитектуры, точность инженерного расчета балетмейстера-мыслителя, в нём — все смыслы, заложенные Виктором Гюго.
Тогда почему «Эсмеральда»?
А почему бы и нет, когда «во время оно» её исполняла легендарная Виолетта Бовт, а ныне — блистательная балерина Наталья Ледовская? Не знаю, как было раньше, но сегодня балет произведением танцевального искусства делает именно она.
И всё же, главным для меня стали не отдельные прелести спектакля. Само заявление театра о сверхценности своего опыта, здоровая агрессивность в навязывании своего взгляда публике, глубочайшая убеждённость в истинности своей традиции — вот признаки здоровья.
Это горячность тамплиера, готового насмерть стоять за Нашу Даму.
© Фотографии Светланы ПОСТОЕНКО